[делюж]

всё началось в деревянном доме - твоём - у залива.

прологом, конечно, - плачущая мать,
от дрожащей пелены слёз неспособная в иголку вдеть нитку,
чтобы заштопать протёртую отцову штанину;
плоские крыши монастыря, лепящегося к скалам,
богобоязненно вниз приседающего,
пока дух из моей бескровной и слабой плоти, упрятанной в рясу,
стыдимой, немой, умервщлённой клятвами,
воспарял пламенно и яростно - как тогда казалось -
к престолу, где сам и старцы, и четыре зверя, увиденные иоанном,
и там трепетал и бился, словно свечное зарево -
в свете которого, помню особо ясно,
выводил тонкой кистью, кровавой багрянкой сочащейся,
причудливо гнутую шею змеи михаиловой;
сырость, смирение, серое пресное варево на обед -
зато какие бдения, помилуй господи, светлый мой и сияющий,
когда в глаза как свинцом закапано, голова простуженная, неподъёмная,
бессонный озноб ледяные руки суёт за шиворот,
но всё стоишь, и вздрагиваешь, и поёшь, и молишься,
среди хора таких же, как лес под ветром, единодушно качающихся,
и каменный свод каждый звук подхватывает
и возносит, и рассыпает горстями щедрыми
над нашими склонёнными головами многократным эхом ангеловым,
и просыпаешься той лихорадочной предутренней бодростью,
и в горле дерёт, но по кипящему лбу скользят прохладные пальцы божии -
и всё в сумеречном и гулком храме при пожаре, восковом, опаляющем,
от которого бесы ночные по углам жмутся косматыми кучами
и рассыпаются в прах, когда в окна, разноцветной мозаикой застланные,
врывается неистовое рассветное воинство,
нахрапом захватывает пол, и стены, и лица сонно-ошеломлённые,
ослепительной радугой дробящееся, долгожданное.

и всё это было прологом, вступлением,
первой нотой, хрупко и одиноко длящейся,
чтобы вслед за нею расцвела бесстрашно такая музыка,
что мой бог - мой светлый, сияющий, господи, -
сел бы рядом с твоими, кровью и громовыми раскатами дышащими,
чтобы вместе молчать и слушать, и смотреть на то, как
всё началось в деревянном доме - твоём - у залива.

.